Большой Сибирский путь переводчика (часть 4 — Улан-Батор, Монголия)

Настоящие приключения начинаются, когда мы садимся на поезд Иркутск — Улан-Батор… Держа в руках вполне себе российские билеты, двигаюсь знакомиться с проводницей, которая, однако, настоящая монголка и по-русски не понимает ни слова. Не теряя самообладания, объясняюсь с ней на эмоциональном языке жестов, местами напоминающем профессиональную игру «крокодил», рассаживаю озадаченных туристов по совершенно советским купе. Сразу же понимаю, почему этот тур называют путешествием на машине времени. Выцветшие от байкальского солнца шторы, олени с гобеленов покрывал, бесконечная, как советский период, пыльная красная ковровая дорожка, которую проводница маниакально поправляет каждые двадцать минут. Все в поезде написано монгольским по белому, все маршруты, остановки, указания о поведении на границе… Успокаиваю туристов и решаюсь найти кого-то из своих.

Я иду к самой голове поезда, как настоящий йог-переводчик, уже научившись отлично держать равновесие при покачивании. С разным усилием открывая иногда закрытые двери, кивая завтракающим монголкам-проводницам, направляемая в самый первый вагон, где все же есть русская проводница. Несмотря на энергичный шаг, чувствую, как в поезде холодно. С собой у нас в этот раз – сухие пайки, а «русский» вагон отцепляют на границе, это я уже знаю. Ресторан в 12 часов все еще закрыт, и дверь не поддается ни моему внушению, ни музыкальным стукам. Снова объясняю монголке, что попасть к русской проводнице мне все же нужно, снова как крокодил, снова трижды, прямо по русскому фольклору. В вагоне душно, между лавками поперек спят два парня, вероятно, официанты, поместив части туловищ на табуреты. Из-за желтых штор сияет яркое солнце, и я решаюсь перелезть через весь этот постсоветский реализм. Думаю, что сама бы себе ни за что не поверила. У барной стойки на гобеленах в третьей фазе сна возлегает, Хозяйка ресторана, опознанная мной по характерным признакам. Представляю, что и это тоже мне снится…

В первом вагоне все же нахожу русскую проводницу и едва сдерживаюсь, чтобы не кинуться ей на шею. Выясняю точное расписание, что скоро потеплеет, и что она, конечно же, тоже останется в России. Немного приуныв, все же решаюсь на отчаянный поступок – купить в ресторане бутылку сверкающей на солнце «Finskaya silver». Хозяйка ресторана, в ужасе просыпаясь под мой нежный русский, бойко продает мне ее по сдельной цене, и я снова перелезаю через официантов, прижимая водку к груди. Перестает быть холодно, становится очень смешно. Снова вспоминаю родителей и представляю их в этом поезде, идущем, судя по монгольским табличкам, все-таки в никуда…

Готовая к торнадо, возвращаюсь к туристам, которые, на мое удивление, встречают меня достаточно спокойно, и очень радуются «Финской», расстраиваясь лишь оттого, что я решительно отказываюсь ее пить. После чего все плавно отправляются спать. А я – смотреть на Байкал из-за желтых штор, я знаю, сейчас мы будем ехать по самой невероятной дороге, прямо вдоль него.

Действительно, долго-долго — больше двухсот километров — едем вдоль Байкала, и этот участок дороги – самый сложный и самый опасный. 

Приходит проводница, приносит чай в монгольской кружке, а потом почему-то красное пальто, и вешает его в мое купе, как заведенная повторяя «Сухэ-батор», то бишь город на границе. Видимо, красавица хочет, чтобы я сказала, что сие красное пальто мое, и перевезла контрабанду в Монголию. На меня снова нападает приступ смеха от сюрреализма происходящего, представляю, как в подоле красного пальто находят килограммы кокаина, и остаток жизни я провожу довольно любопытно. Но все же решаюсь расслабиться и поискать чего-то сладкого на вокзале Улан-Удэ.

Решая следовать традициям, покупаю у маленьких бурятов в киоске шоколадку из 90-х, и возвращаюсь к чаепитию.

Замечаю, что мои подопечные тоже «закупились» странными сладостями, пытаются разгрызть вековые козинаки и пастилу, Делия уже совершенно веселая от «Финской», вяжет внуку свои первые носки со снегирями, остальные все еще спят. Понимаю, что купе, конечно же, не закрывается, и обкладываюсь вещами, а заодно и сухим пайком. По вагону, прямо по встряхиваемой монголкой ковровой дорожке ходят новые для меня пассажиры, смотря в нашу сторону с нескрываемым интересом. Наконец соседи решаются поднести мне дары в виде каких-то пирожков. Раздумываю, что бы это могло быть, к счастью вслух и по-русски, так что ребята с облегчением понимают, что мы найдем общий язык. Алым и Мурат едут из Казахстана в Улаан-Батор на последнюю сессию, они учатся на юридическом факультете Университета, потому что это намного дешевле и выгоднее, чем в России. Рассказывают мне, что монгольское правительство выдало множество стипендий, и уже на третьем курсе им предложили переехать и работать на Государство. Мурат не очень хорошо говорит по-русски, и к тому же очень стесняется, а Алым к моему восторгу, наконец, устраивает мне телемост с проводницей. Много расспрашивает о Питере, мечтает однажды приехать со всей семьей. Очень смеется над идеей чилиек носить средневековые клювы от запаха и говорит, что на самом деле существует около десяти действенных способов помыться в поезде, например: проделать множество маленьких дырочек в донышке пластиковой бутылки, заполнить бутылку водой, предварительно привязав к горлышку веревку и повесить бутыль на дверь. Одна бутылка – чтобы намылиться, другая – чтобы ополоснуться. Молча радуюсь, что наш путь не так долог и благодарю Алыма за гениальные идеи.

История о кошмарах и ужасах монголо-татарского ига из моей прекрасной книги «от Рюрика до Путина» подогревает интерес, и крики монгольской проводницы о том, что мы подъезжаем к станции Наушки – русско-монгольской границе, звучат особенно эффектно. Всех разгоняют по купе и просят закрыть окна, «чтобы не успели выбросить контрабанду», — успевает пояснить мне Алым. Очень переживаю за группу, никто, кроме Наташи толком не говорит по-английски, но пограничники заверяют, что разберутся сами. Нас просят показать чемоданы, но к счастью, открывать их не заставляют, на красное контрабандное пальто проводницы даже не обращают внимания. Боливийцы выглядят абсолютно спокойными после еще одной бутылки водки, которую им вручил Алым, вероятно, оторвав от самого сердца. Испанки немного нервничают, невольно задумываюсь о составе их самокруток. Вспоминаю мамину историю о том, как трехлетняя я вдруг сказала при пограничниках: «А Горбачев… – немая сцена, — …не умеет камушки разгрызывать». До сих пор сложно понять, откуда я взяла эту фразу, но вероятнее всего, она была все же диссидентской и огнем сатиры обожгла фигуру Генерального Секретаря.

И вот нас пропускают вперед, и у меня случается флэш-бэк в СССР, на перроне нашему поезду отдают честь бравые монгольские солдаты – кажется, здесь уже семьдесят лет ничего не менялось. Ну а на монгольской границе моих меланхоличных боливийцев все же заворачивают – у них нет визы. На всякий случай уточняю, нет ли у них каких-то других паспортов, но Оскар, уже немного бледнеющий, говорит, что в агентстве их заверяли, что гражданам Боливии виза в Монголию не нужна. Молчим. Проводница стряхивает нас с красной ковровой дорожки и откуда-то из-под полы начинает вытаскивать тюки с красными пальто… Снова молчим.

В итоге нас под конвоем выводят на границу и заставляют заполнить анкету на визу, всю семью фотографируют и выписывают визы. Рассматриваю форму монгольских пограничников, а пограничники рассматривают меня. Ритмично покачиваясь, едем дальше, ночь, степь и яркие-яркие звезды.

Утром все еще сложно понять и принять, где ты находишься. Холод и сны о жестоком Чингисхане пронизывают сквозь десять кофт – в поездах в моде многослойность.

Делаю первое фото на вокзале и сразу же отправляю родителям привет, сколько раз они видели этот фасад, уже свежевыкрашенный, но, как и прежде – серый. Улыбаюсь местному гиду, которая называет себя Чоли, она на восьмом месяце беременности, но собирается жить с нами в юртах!

Ну а водителя нашего зовут Ган Тумур, что переводится, конечно же, как «нержавеющая сталь». Почти сразу же мы все вместе отправляемся в музей национальной истории, где я веду отважную борьбу со сном и стараюсь не растерять группу, врассыпную бросившуюся к разноцветным сувенирам. Впрочем, стоят они, как и билет на фотосъемку, очень дорого, поэтому мы просто старательно слушаем Чоли. Наконец мы выходим на центральную площадь Улаанбаатара (именно так он пишется и произносится по-монгольски, и переводится как «красный богатырь»), становится довольно тепло: Монголия – страна контрастов, в том числе и по температурам, это самая холодная столица мира, но летом в удушающей жаре здесь дуют сильнейшие ветра. Снова вспоминаю мамины рассказы о городе Чойбалсан, находящемся еще в 700 км от столицы, где мы прожили около трех лет на тушенке, сгущенке и редких хлебах.

Советский Союз рухнул уже более четверти века назад, но как говорит Чоли, в Монголии по-прежнему с пиететом относятся к нашей стране. Все идет еще со школы, где культуру России по-прежнему проходят более основательно, чем культуру многих других стран. Все-таки традиция! Чоли вспоминает русские слова «спасибо», «день рождения» и «чашка», ну а я – «бямба» и «ням», что означает «суббота» и «воскресенье». Факт, что я все же что-то помню, приводит Чоли и Ган Тумура в восторг.

Сложно сказать, как именно я представляла себе Улан-Батор, но, наверное, все же не так. Шутки про людей с копьями в маршрутках оказываются сильно преувеличенными.

На обеде туристы очень хвалят местное пиво, буузы — мелкорубленое мясо, завернутое в тесто и приготовленное на пару, хушуур, напоминающий наш чебурек и «цуйван» — лапшу с кусочками мяса и картошки. После чего мы отправляемся в буддистский монастырь.

Людей в Храме очень много, но никто совсем не обращает на нас внимания.

Говорят, что для монголов жизнь не сильно изменилась со времен Чингисхана, и это похоже на правду: значительная часть страны по-прежнему живет в юртах, разводит скот, кочует с места на место в поисках новых пастбищ, ест мясо и пьет молоко. Разве что кочуют теперь многие на УАЗиках и японских грузовиках, а у наиболее зажиточных рядом с юртами стоят спутниковые антенны и солнечные батареи. А в остальном то же самое — вплоть до национальных костюмов, которые монголы носят не по большим праздникам, а в повседневной жизни.

Каждый монгол имеет право на участок земли размером 70 на 70 метров (это не касается земли в Улан-Баторе и национальных парках), даже монголы из столицы всегда проводят отпуск в юртах, современных гест-хаусах с пристройкой в виде столовой, душа и туалета на той же территории. И мы как раз отправляемся туда. Дороги жуткие, и до боли напоминают тропы российских глубинок, Ган Тумур тихо ругается на монгольском, Чоли говорит, что возможно, на некоторых дорогах было бы значительно лучше совсем без асфальта. И тут мы видим яков.

Раздается характерный рев, яки не мычат, а именно ревут, создается впечатление, что сейчас они на вас бросятся и затопчут, но эти животные совсем не агрессивны.

Часто вдоль дороги мы видим груды камней, набросанных вперемешку с денежными купюрами и конфетами, в центре такой пирамиды всегда стоит шест, к которому привязаны разноцветные ленточки. Это называется «обо» — каждый, кто хочет получить благословение небес, должен обойти эту гору три раза по часовой стрелке и кинуть подношение. Синий цвет ленты обозначает небо, белый – душу, а желтый – богатство.

Туристы загадывают желания, и мы приближаемся к нашему лагерю. Несмотря на то, что я подробно расспросила коллег о том, как выглядят юрты, и как в этих юртах будем выглядеть мы, чтобы отвечать на вопросы туристов, для меня это все также было большим сюрпризом.

Оскар шутит, что юрта по сути напоминает Наташину косметичку, там есть все и ничего, ее всегда можно взять с собой и воспользоваться при случае. Действительно, войлочная юрта идеально приспособлена к кочевой жизни. Ее можно свернуть и погрузить на транспорт буквально за час, и также быстро поставить на другом месте. Внутреннее устройство юрт очень похоже: три кровати, стол, умывальник и, посередине – печь (Чоли вспоминает слово «буржуйка»). Посреди крыши — дымовое отверстие. На остов снаружи накладывается, иногда в два слоя, войлочная кошма, поверх которого укладывается материя, защищающая войлок от дождя и снега. Ткань обвязывается веревкой. В наших юртах есть даже электричество.

Потом все долго принимают теплый душ, ужинают и выходят к вечернему костру. От древних обычаев сохранилось уважительного отношение к огню: запрещалось лить воду в огонь, вонзать или даже касаться ножом огня, доставать ножом мясо из котла, бросать в огонь очага мусор, тряпки – это оскорбляет дух очага. Помимо нас в «лагере» живут туристы из Норвегии и несколько монгольских семей, поэтому Чоли предлагает каждому из нас спеть по народной песне у костра. Запевают норвежцы – поют невероятно красивую и грустную песню, конечно же, о любви. Потом поют мои испанки – «Besame mucho» знают даже в Монголии! Боливийская семья решается на гимн, и мне все же приходится спеть «Катюшу». Потом поем еще много народных песен, водим хоровод, смотрим на звезды.

Уже около полуночи расходимся по своим юртам, я прошу хозяина лагеря разжечь всем домашний очаг, и отправляюсь под три теплых пледа на монгольской простыне с черепами… (продолжение следует)

Предыдущие записи:

Урал

Новосибирск

Иркутск и Байкал

Следующая запись:

Улан-Батор (часть 2)

Пекин (часть 1) 

Пекин (часть 2) 

Подписывайтесь на мой Инстаграм!

Как я стала переводчиком — моя личная история и путь

МОЙ ТГ-КАНАЛ «ИГРИСТЫЙ ИТАЛЬЯНСКИЙ» (игры, лексика и практический итальянский)